СЕКРЕТИК

( Настоящее искусство –

это юмор с ноткой грусти )

 

Итак, мой добрый читатель, хочу поделиться своей сокровенной тайной, которая стала в моей жизни – Путеводной Звездой и без преувеличения – преобразило всю мою жизнь !

В отличие от своего героя, жившего сто семьдесят два года тому и благополучно скончавшегося, после двенадцати лет яркого существования, я, к излёту этого периода, только начинал делать робкие попытки сблизиться с Музой.

Рассвет моего протуберантного периода, как мужчины, и в целом - как индивида, пришелся на начало версификационных (поэтических) шестидесятых, когда только из утюга не исходил аромат того времени, определившего моё кредо.

К тому времени я уже добрый десяток лет находился в приюте – детдома большого Сибирского города, куда, ещё до войны была сослана вся моя репрессированная семья.

Народец в заведении был шебутной, но вполне социализированный, в основном без особых причуд, однако с наличием индивидуальной изюминки в каждом.

Я, например, переставший читать по слогам, приспособился ночами посещать сиротскую, но достаточно "упакованную" библиотеку. Пролистывая труды, многих “доморощенных” и зарубежных поэтов, и писателей, попутно удовлетворяя любопытство, в поисках ответов на животрепещущие вопросы по кибернетике и генетике, спорах учёных типа Вавилова и Лысенко, а так же их судьбах. О литературе вообще и недавнем, ошарашивающем прошлом страны.

Буквально до дыр зачитывались фантасмагорические вещи Беляева и Ефремова, завораживающих Стругацких, драматургов Голсуорси (с Форсайтами) и Островского, в пьесе, которого, я играл заглавную роль Николая, в «Поздней любви».

Вздорного «Месс-Менд» Шагинян, гениального Фейхтвангера, мудрствующего Шелом-Алейхема, вдохновлённого Дефо. Безумного антиклерикала Рабле, уступающего, как юмором, так и гротеском, простоватому Швейку.

Затягивающего в свои увлекательные повествования – О’Генри, излишне растрезвоненного Хемингуэя, душещипательного Стельмаха с «Думой про тебя», занудных – Стасова с Белинским и увлекательных Дюма.

Золя с его сумасшедшей семейкой лит. героев, озабоченного Мопассана, замечательно-тонкого Куприна, вдумчивого Чехова, ухохатывающего (своим: «Как яблочко румян . . .») француза – Беранже и "конгениального" Бабеля с "Конармией", а так же мудрого Стендаля, Гюго и Гёте, Блестящего Лермонтова и великого –

Наше Всё !

Да и многих, многих других, попадавшихся на глаза. Как и всей линейки поэтов того и нашего времени, а так же вполне доступной по затратам, в то время, периодики типа Литгазеты, журналов Крокодил, Москва, Иностранная литература, Юность, Нева и Огонька.

Наконец, нежного ( “Средь шумного бала . . .” ) – моего милого, обнаруженного эмпирически-спонтанно, в развалах запасников, где трудно было заметить временное исчезновение книг, которые я проглатывал, но потом всегда возвращал на место, иногда конспектируя, – доброго Алексея Константиновича, с братьями Жемчужниковыми и их литературной мистификацией – Козьмой Прутковым.

Помните его неповторимое с портретом:

 

« Когда в толпе ты встретишь человека,

Который наг;

Чей лоб мрачней туманного Казбека,

Неровен шаг;

Кого власы подъяты в беспорядке,

Кто, вопия,

Всегда дрожит в нервическом припадке,-

Знай - это я!

 

Кого язвят со злостью, вечно новой

Из рода в род;

С кого толпа венец его лавровый

Безумно рвет;

Кто ни пред кем спины не клонит гибкой,-

Знай - это я:

В моих устах спокойная улыбка,

В груди – змея ! . . »

_ _

*

вдохновившись этой точкой зрения на поэзию, я, позднее нашел, что смогу быть несколько оригинальнее своих пишущих соплеменников, популяризируя их же труды, посредством своего перфекционистского видения окружающего мира, где на нынешний момент уже «отметил», порядка тысячи авторов . . .

Но тогда, на фоне «детей XX съезда» («святой» троицы): Вознесенского, Рождественского, Евтушенко и «примкнувшего» Окуджавы, представлявших Российскую оттепель, перекликавшейся с «раскрепощённой» интеллигенцией 1860-х годов, где творчество – буквально выбиваясь из повседневности, поражало и восхищало и образовывало, формируя мировоззрение иного уровня, населения России.

Удивительно, но всё прочитанное (как содержимое множества непохожих и плохо сочетаемых салатов), всё же находило своё осмысление, легко и жадно проглатывалось, формируя и оставляя, в юной душе моей, свой неповторимый узор, ассоциативных воспоминаний, как послевкусий . . .

Именно в эту «пору прекрасную» я начал самостоятельно творить.

А однажды, к нам, в детдом, заявился франтоватый, даже, как мне показалось, брутальный – Астафьев Виктор Петрович. Он что-то искал к сюжетам собственных произведений, а может, просто тосковал о своём непростом прошлом.

И вот меня, как единственного представителя «пишущей, творческой интеллигенции», который принародно отваживался озвучивать на праздниках свои вирши, призвали к директору, где нас и познакомили.

Он, полистал странички моей общей тетради, в коричневом переплёте, заумно высказался, не слишком заинтересовавшись прочитанным и дал пару советов, да заметил, что надо бы ставить под стихами дату написания, а на моё «Зачем ? И так сойдёт» почему-то отрицательно подтвердил: « Ну, да; нам татарам всё равно . . . », чем заставил меня взвиться и с вызовом бросить: « А кто из нас тут татарин ? ! . »

А надо сказать, что тогда, Виктор Петрович был сильно загоревшим брюнетом и больше, чем я, походил на представителя степей.

Моя «шутка», была оценена «восторженным» смехом присутствующих, что, как я помню, несколько меня раздосадовало.

Но Виктор Петрович примирительно заметил: де, нам, Петровичам, надо бы почаще встречаться и пригласил к себе, в лит. объединение «У ЛУКОМОРЬЯ», при доме журналистов, Пермского Союза писателей, куда я благополучно и «внедрился», не имея иных оппонентов и обратных связей к своему творчеству.

Там я, не пытаясь, кого-то слишком поразить, иногда читал, что-то своё, если позволяли, слушал других, вникал, мотал на ус, который к шестнадцати годам начал настойчиво пробиваться на моём лице . . .

Особенно меня заинтересовал Лёша Решетов, лет на десять меня старше и мудрей, чем-то похожий на Лермонтова, только грустного и настойчиво стремящегося к спиртному.

Там я, почти впервые, был удостоен чести, выпить вина в творческой компании, а позднее и прочесть одно из своих первых подражаний:

 

«Уж если я умру и не воскресну,

Не превращайте комнату в музей,

Не берегите трость мою и кресло,

А берегите всех моих друзей.

Друзья расскажут кратко или полно,

Каким я был, каким пытался быть.

«Он бог! Он червь!» – скажите,

но довольно

По рюмкам и подсвечникам судить.

И помните, что близкие не вечны,

Спешите к ним за истиной, пока

Мои же разгулявшиеся вещи

Меня не распродали с молотка.»

( Алексей Леонидович Решетов

Из книги – «БЕЛЫЙ ЛИСТ» стр. 19 )

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

В О С К Р Е Ш Е Н И Е . . .

 

Радость, слёзы – слуги Бога

Золотят церковный крест;

Алую накинув тогу,

Лёша Решетов воскрес !

« Цен пока не назначайте;

Я пойду – не с молотка . . .

Кайтесь, славьте, восхищайтесь;

Не вознёсся я пока ! . .

Вы ж – дряхлеющие вещи,

Не нуждаюсь больше в вас !

Алексей, зовусь я – Вещий;

Подо мной хрипит Пегас ! ! ! »

_ _

*

чем я немного разозлил Алексея, но поскольку мы сошлись с ним на теме репрессий и того, что отец мой, из лагеря, был отправлен на войну из Березников, большого конфликта не произошло.

Теперь я пишу на всё, что попадает под руку, например недавнишнее:

 

РОДНИЧОК ЛИРУДИЧИВИЛИЗМА

Владимир Вэ

lyrici RUDICULUS (лат.) - лирический гротеск

« . . . Концептуализм, побитый молью,

загибался на краю поляны,

по которой я, большой и пьяный,

вкрадчивой походкой окаянной . . . »

=============================

П О С Т Б И Б О П . . .

 

Хорошо, наверно, так вот,

На свою кобылу влезши,

Без единой пота капли;

Самолюбье нагло тешить ?

 

Над толпою изгаляясь;

Вон, гляди, экой я, дескать,

Доказуя, жизнь такая,,

Мол, давно не интересна . . .

 

Бугорок, заняв, как парму;

Вид с него не очень ахов,

Да и сам малой не гарный,

Но нагнать способный страху !

 

Соплеменники, что ниже,

Кто, возможно, скудоумен

И кому рубашка ближе,

А особо, если – вумен . . .

 

Зенки истово таращат;

Где ещё сякое чудо ? ! .

Кто не знал моркови слаще –

Всем хитро такое блюдо !

 

Только стоит присмотреться;

Нет красы в сухом остатке !

Где поэтов – королевство !

И у каждого – лошадка ! . .

_ _

*

Наверное, эссе – не предполагает дробление на подтемы, основной фабулы предмета изложения, но цель всё же состоит в том, чтобы слегка, коснувшись, побудительного фактора – триггера, показать более полно, что, так или иначе формировало и воздействовало (по Фрейду) на становление меня по пути в творчество.

А это и множество других увлечений, например – любительский театр:

 

( Памяти клуба им. Овчинникова

и его Народному театру в пос. Судозавод )

 

ТЕАТР – ЛЮБОВЬ МОЯ . . .

 

Vivat ! Мой старенький театр;

Кассир, фойе, буфет, подмостки,

Остановись затёртый кадр,

У кипы декораций плоских . . .

 

Листы поблекнувших афиш,

Подборка неумелых фоток . . .

Ты в памяти моей стоишь;

И слышен милый сердцу ропот . . .

 

Полу просторный кинозал,

Цитата про искусство сбоку,

Что « массы приросли к корням,

Открыв, в грядущее дорогу . . . »

 

Там, где гримёрка наверху,

За сценой, над балетным классом,

Где, мне, ещё не пошляку,

Вышагивать случалось вальсом . . .

 

Планшеты круг, колосники,

Тросы, софиты, авансцена,

За рампой свет, где шли шаги –

Той дивной юности не тленной . . .

 

Где разворачивал спектакль

Своё магическое действо

Без оркестровых, тёмных ям,

И сапуна с его «злодейством» . . .

 

Тогда мне зал рукоплескал ! . .

В затёртый бархат на балконе . . .

Я эту сцену целовал;

Иных уж нет, далече о‘не . . .

 

Здесь репетиции, прогон,

Портвейна первая бутылка

И канделябра гулкий звон -

Что издавал главреж, призывно . . .

 

Где зАнавеси тихий спуск,

Таит торжественность момента;

Театра карамельный вкус –

Не ощутить на кинолентах . . .

 

И этот запах пыльных фалд –

Кулис бордовых, тёмно-синих . . .

Виват ! Мой старенький театр,

Когда-то так необходимый . . .

_ _

*

и тривиальные игры в «войнушку»:

 

/На 40-летие детского дома № 3 г. Перми,

ст. Пролетарская, пос. Судозавод 1952-65г.

КУТУЗОВОЙ Надежде Дмитриевне;

воспитательнице, которая, принимала

меня из д/д № 1 и присвоила личный номер «123»./

 

« Г Е Р О Й »

 

В лучах полуденного марта –

Трещоткой сыпал пулемёт;

Под “самопальным” маскхалатом

Я полз ужом на “вражий” дот.

 

Быть обнаруженным, рискуя,

Под берегом, с реки, в обход,

Я шел, где яростно “воюет”,

Залёгший цепью “красный” взвод…

 

А солнце молодо сияло

И не хотелось “умирать”,

Но в мысли лез пододеяльник,

Что рвать пришлось на маскхалат...

 

И вдруг, ещё, в горячке «боя»,

На миг почудилась беда:

«А был ли жизни я достоин,

Солдат, вмерзавших в глыбы льда?!»

 

Тогда, в конец “навоевавшись”,

Победы радость испытав,

Мне возвращаться стало страшно,

С тряпьём истерзанным в руках…

 

Но воспитателю, смиренно,

За “подвиг” повинился свой;

А мне: «Поешь и с парой “пленных”,

Зашьёте всё. Иди, герой . . . »

 

И слёзы, словно, вдруг растаяв,

Обдали душу кипятком;

“Наказывать” так, мать лишь вправе;

Но где их взять на весь детдом ? ! .

_ _

*

и др. увлечения: борьбой, и боксом, вело, и мотоспортом, прыжками с трамплина и плаваньем; всё, что закаляло волю, и характер, способствовало вести более или менее здоровый образ жизни, заводить семьи, рожать, и воспитывать детей (а их у меня пятеро при четырёх и ныне здравствующих женах, а так же – с четырьмя уже внуками).

Так что:

 

Эпиграмма I

"Вы любите ли сыр"- спросили раз ханжу.

"Люблю,- он отвечал,- я вкус в нем нахожу".

_ _

*

но не только вкус сыра способен призвать человека к поиску своего места под солнцем, а и другие первичные и вторичные органы и ощущения . . .

 

Так о чём же я ? «Мальчик хочет в Тамбов . . .» вдруг зазвучала в моём подсознании лёгкая “Насыровская” мелодия . . .

Куда же деваются дети и появляются взрослые, которые не хотят стареть, а всё ещё продолжают пересмешничать, оставляя свои следы на песке истории планеты Земля, нацепив маску, литературного героя, типа Козьмы Пруткова, который и подтолкнул меня к “ обезьянничанью “ ? . .

И вот, когда всё открылось и откопан мой “детский секретик”,

ни что уже не держит меня в рамках моих юношеских увлечений и я без зазрения продолжаю,

давно начатое Козьмой Прутковым, с "сотоварищами", более полутора столетий назад:

 

« . . . Нет любви ни к деревне, ни к городу,

Как же смог я ее донести?

Брошу все. Отпущу себе бороду

И бродягой пойду по Руси.

 

Позабуду поэмы и книги,

Перекину за плечи суму,

Оттого что в полях забулдыге

Ветер больше поет, чем кому.

 

Провоняю я редькой и луком

И, тревожа вечернюю гладь,

Буду громко сморкаться в руку

И во всем дурака валять.

 

И не нужно мне лучшей удачи,

Лишь забыться и слушать пургу,

Оттого что без этих чудачеств

Я прожить на земле не могу . . . »

 

ГДЕ МОЁ САРКАСТИЧЕСКОЕ:

 

Как и мне; не «хотится», не можется -

Всё имеет конечный предел:

Абрикосовый плод, с нежной кожицей,

Курагою вдруг стать захотел.

 

Бросил мыться, валяясь в нестиранном,

И чешась, о продрогшую печь;

Всё в душе тонкой, спрятав красивое –

В кенотаф, чтоб погибельный слечь.

 

. 15 –17.11.2019 г.